4 стадия
Мой рак оперировать отказались
В 1967 году мне из левой груди удалили доброкачественную фиброаденому, а в ноябре 2017 я сама в той же груди нашла довольно большую опухоль, и сразу появилось подозрение, что это что-то очень нехорошее.
По рекомендации маммолога я сделала компьютерную томографию с контрастом, а затем обратилась в онкоцентр им. Блохина, где мне диагностировали рак молочной железы с метастазами в плевре и печени. На тот момент мне было 75 лет. Заболевание специалисты связывают с наследственностью: у тети по линии отца тоже был рак груди.
Мой рак оперировать отказались, но зато врачи предложили поучаствовать в экспериментальной программе. Я понимала, что перспективы у меня не очень веселые, поэтому согласилась.
75 лет я прожила, дальше будь как будет
На консультацию мы пришли с дочерью, так как эмоционально мне было сложно воспринимать то, что говорили врачи — я вообще плохо их понимала. Речь шла о таргетной терапии в сочетании с гормональной. Сказали, что программа продлится несколько лет, предупредили о выпадении волос.
У меня была одна знакомая, которая скончалась от рака в 71 год. Она как-то сказала нашей общей подруге: «70 лет я прожила, все в порядке!». И я тоже подумала, когда узнала о диагнозе: 75 лет я прожила, внучка закончила школу, поступила в университет – пожалуй, дело сделано, дальше будь как будет.
В центре Блохина у меня взяли биопсию: анализ показал, что моя форма рака подходит под экспериментальное лечение. Проверили кости, обследование длилось недели три, и уже в середине декабря я начала принимать препарат. После первого приема я ждала какой-то реакции, побочных эффектов, но, слава богу, ничего такого: голова не кружилась, не мутило.
Уже первая компьютерная томография показала, что мое состояние стабилизируется. Вообще, когда я начала принимать препараты, организм сразу откликнулся на терапию.
Диагноз не повлиял на мой образ жизни
Четыре таблетки в сутки – вот и все мое лечение. Я даже не лежала в больнице, только дневной стационар, где наблюдали, как я реагирую на препарат, а еще приезжала к врачу-куратору в онкоцентр раз в две недели. Затем встречи стали реже: раз в месяц, потом интервал увеличили до трех месяцев. В первое время так же часто мне делали компьютерную томографию с контрастом, которая сразу после старта лечения показала: отрицательной динамики нет, опухоль не растет, метастазы – тоже. Оказалось, все не так плохо: главное, чтобы организм не перестал реагировать на препарат. Диагноз не повлиял ни на качество, ни на мой образ жизни: я ездила к дочери, помогала по хозяйству, проводила время с внучкой.
С тех пор прошло уже больше трех лет, курс продолжается, но сейчас я наблюдаюсь уже в районном отделении. Раз в три месяца делаю КТ: отрицательной динамики по-прежнему нет. Маммолог, к которой я обратилась в самом начале, говорит, что есть изменения в сторону уменьшения опухоли, но они незначительны, в районе погрешности. Правда сейчас, анализы крови стали хуже, слабость появилась. Думаю, это из-за почечной недостаточности: у меня строгие ограничения по питанию, что сказывается на моем состоянии, но пока на ногах – живу одна, обслуживаю себя сама.
Мой случай улучшает статистику
Показатель общей выживаемости с моим врачом мы не обсуждали, это было связано с моим эмоциональным состоянием (в начале лечения большинство переговоров с врачами вела моя дочь). Сейчас я понимаю, что если говорить о показателе выживаемости без прогрессирования (подробнее о показателе читайте в статье «Показатель выживаемости»), то в моем случае КТ постоянно показывает, что отрицательной динамики нет, с начала лечения и по сей день. То есть, мой случай улучшает статистику этого показателя!
Мама, какой хоспис!
За годы лечения у меня появилась твердая уверенность, что медицина шагнула далеко вперед. Теперь у пациентов гораздо больше шансов и возможностей, а значит, всем нужно регулярно проверяться и не избегать врачей.
Дочь всячески поддерживает меня и мужественно принимает мой диагноз. Хотя ей непросто: за год до этого она потеряла мужа из-за рака поджелудочной железы, в последние месяцы ему было очень тяжело. Поэтому, как только я вышла из клиники с подтвержденным диагнозом, сразу сказала: «Отправляй меня в хоспис», – практически невозможно одновременно работать и ухаживать за такими больными. Она мне ответила: «Мама, какой хоспис!» И пока, к счастью, этого не требуется, терапия помогает мне жить. С дочерью мы общаемся каждый день.