…Говорить ли друзьям и коллегам о болезни, как говорить, как рассказать детям, к каким реакциям близких быть готовыми. Социальное общение во время лечения.
Я обожаю слово «Держись!»
Многие скрывают от друзей и коллег факт болезни. Говорят, что чувствуют себя сильнее, если не пережевывают травмирующую тему, не распыляются на сочувствующие разговоры.
Выпали волосы – никто не заметил, потому что они заранее купили парик, идентичный прическе. Возникли побочки от химиотерапии – отпуск за свой счет. В крайних случаях сообщают начальству под строжайшим секретом, но большинство коллег ни сном ни духом. Эту стратегию нужно продумывать наперед, соломки подстелить на каждый вариант чих, и, главное, нужно быть уверенной, что со всеми проблемами ты хочешь справляться самостоятельно.
Я бы так не смогла. У меня что в голове, то и на языке. Это моя форма психотерапии. Мне важно сразу поделиться переживаниями, как бы переложить часть моего горя. Возможно, это не очень хорошо для окружающих, для тех, на кого я сваливаю груз своих бед, но мне так проще. Наверное, из-за этого я обожаю слово «держись». То самое, на которые многие жалуются, считая его пустым, мол, люди так говорят, когда им нечего сказать. Я это слово по-другому ощущаю. Для меня оно означает «За меня держись. Не просто хватайся за воздух, а держись за меня!» Когда мне говорят: «Держись!», я чувствую, что человек меня морально обнимает.
Как сказать детям
Детям нельзя врать. Они чувствуют фальшь и недомолвки. Когда ребенку что-то не досказывают, он начинает додумывать, а еще хуже – гуглить. Я старалась следовать этому постулату, но все равно накосячила. О своем проколе я рассказала в другом видео (ссылка на видео «Болезнь и работа на радио») – как моя дочь узнала о моем диагнозе из семейного чатика, а не от меня лично, за что мне до сих пор стыдно. С того момента я старалась подробно объяснять детям абсолютно все, чтобы закрыть вопросы, которые у них, возможно, могут возникнуть.
Дети знали, что могут рассказывать про мой рак друзьям-подружкам, что мы ничего не скрываем. Если в школе спрашивают: «Почему мама лысая?» – нужно говорить, что мама заболела, мама лечится, все будет нормально.
Когда у меня началась химия, я поехала в школу, встретилась с учителями и директором, оповестила окружение моих детей и родительские группы. Мне было важно, чтобы вокруг моих детей не было вопросов: «Почему ваша мама не приехала на родительское собрание», чтобы не было наездов. Можно сказать, я пошла на опережение. Попросила учителей быть с моими детьми поаккуратней. Учителя мне очень помогли. Дети чувствовали себя в школе защищенно. Мне это давало силы, хотя бы за детей я была спокойна.
Сложности, все равно были, например, мой средний сын (ему тогда было 9 лет), узнав о моем диагнозе, так испугался, что начал заикаться. Мы лечили его полгода. А самому маленькому, трехлетке, я сказала: «Мамочка болеет и лечится, ты пока поживи у бабушки с дедушкой. Мама вылечится и тебя заберет. Ты не переживай». Он на своем уровне все понял и жил спокойно.
В бытовом плане я распределила детей по родителям моих мужей. Младший был у своих бабушки с дедушкой, а старшие у своих.
…Так что родным и друзьям я рассказала сразу. В соцсетях написала позднее, потому что мне было не до соцсетей – сначала поиск врача, потом долго отходила от операции. Только когда у нас закончились деньги и мне просто не на что было делать химиотерапию, пришлось выйти в соцсети. Зря я не сделала это сразу. Я получила от виртуальных друзей – друзей соцсетей, которых я ни разу в жизни не видела – колоссальную моральную поддержку. Как будто меня укутали теплым одеялом.
Страх оказаться на обочине
Помню, в самом начале болезни я боялась реакции подружек. Боялась оказаться «на обочине», выпасть из нашего общего мира, в котором мне всегда было очень интересно и комфортно. Когда ты ныряешь в болезнь, твои интересы сужаются до снимков и анализов. Жизнь и интересы подружек, которые раньше были и твоими тоже, начинают казаться поверхностными и банальными, ты просто от них отключаешься. Это нормальная и частая психическая реакция. Я боялась, что и со мной так может произойти. К счастью, все пошло иначе. Девчонки навещали меня в больнице с цветами, бульонами, с отварной говядиной и фруктами. Мы хихикали до посинения и перемывали парням косточки. Постоянно созванивались. Знаю, что многих во время лечения раздражают вопросы «Как ты? Была рвота или нет?» Мне эти вопросы не казались любопытством для галочки. В 40 лет я была способна отличать фальшь от искренних переживаний и никогда не сомневалась в искренности подруг.
Так что я разделяла все этапы болезни с родными и близкими. Мне это давало силы.
У мамы чувство вины за мою болезнь
Реакция мамы на мою болезнь была парадоксальной. У нее, образованного врача, развилась защитная реакция отрицания: «Этого не может быть. Это не рак, коллеги ошибаются». Она прикрывалась этим щитом от моей болезни два года. Потом заболела раком моя сестра, она быстро умерла. По поводу ее диагноза мама меньше сомневалась. А про меня и сейчас иногда говорит: «Натулька, я не верю». Хотя по прошествии лет понимает, что что-то было, от чего-то меня лечили.
У мамы огромное чувство вины, что она родила нас будучи облученной (мама работала врачом в институте медицинской радиологии при Обнинской Атомной станции). И мама сама отвезла нас с сестрой в Чернобыль в то лето, когда случилась авария. Мы гостили там у бабушки. Эта тема для мамы до сих пор очень болезненна. Она пытается свою вину искупить, даже сейчас, когда я уже в ремиссии, все самое вкусное и полезное несет мне. Соберет на участке малину: «Натулька, съешь витаминчики». А у нас же дети, им непонятно, почему бабушка их обделяет, поэтому я мамиными подношениями первым делом с детьми делюсь.
Общение с психологами и психиатрами
В платной клинике перед циклом химии ко мне пришла психолог. Поговорила часик и поставила диагноз: «У вас все замечательно. Вы можете дать фору любому психологу». На этом мой опыт с психологами закончился.
Позднее я обращалась к психиатру. Привезла к нему мужа с острым психозом. Муж из-за моего рака страшно переживал. У него были суицидальные мысли. Конкретные планы. Он работал на высоком этаже и прокручивал в голове: «Открыть окно, шагнуть и разом все это закончить». Мне ни о чем не рассказывал. Однажды сквозь туман моей химии я вдруг поняла, что он как бы совсем не энергичный, очень вялый. Спросила, как себя чувствует, и повезла к психиатру.
Мужа посадили на серьезные антидепрессанты. С того случая прошло 8 лет, он по-прежнему испытывает тревогу. Если видит, что я проснулась в состоянии «один глаз на север, а другой на восток», к нему возвращается животный страх меня потерять.
Поэтому он до сих пор принимает антидепрессанты, я тоже их принимаю, это обязательный компонент моей обезболивающей терапией.
Помогайте близким понимать вас. Когда вы делитесь с близкими тем, что у вас на душе, то получаете от них помощь. Им легче вам помогать. Им не приходится угадывать и додумывать. Поэтому не держите в себе – разговаривайте. Так всем будет легче.